Я лежу пятками к прибою на жёстком хрустящем ракушечнике пляжа.
Мои ноги согнуты в коленях.
Ракуша небольно покалывает спину через майку.
С моего ракурса, между ног, видны:

часть пляжа от обтёсанного волнами красного кирпича, слева;
до стеклянного шара-поплавка, выброшенной прибоем рыбацкой сети – справа;
равномерно набегающие на ракушку коричневые волны Азова;
кусок выгоревшего от жары неба – от белого следа пролетевшего над головой самолёта с Ейского военного летного училища, до линии горизонта.

Это всё. Не так уж мало.

Внутри я пустой и гулкий, как выброшенная на пляж пятилитровка из-под питьевой воды, которую я подсунул себе под голову. Вой ветра, истеричные крики чаек, шум набегающих волн – это всё, что имеет сейчас хоть какой-то смысл.

Неважно – много это или мало, – это всё, что у меня есть.
То, что было до этого – не имеет значения.
То, что будет после – безразлично.

Всё, что появляется в поле моего зрения становится частью меня. А исчезает из глаз – перестаёт существовать, как не было.

С воплями влетает чайка, прыгает на горизонте парус, вползает слева краб – это и есть я: краб замер и теперь, потешно двигая челюстями, таращится. «Привет, краб…»

Слева, как в кадре, во мне возникает женская нога в нелепых белых шортах в крупную клубнику – потом упругий животик и, целиком, молодая женщина.

На вид – лет тридцати. Волосы светлые, коротко острижены.
Женщина смотрит на меня.

Следом за женщиной появляется мальчик во флуоресцентном, оранжевом надувном спасательном жилете.

Мальчик похож на живую бочку с нелепо вставленными спичками ручек и ножек.

– Вась, щёлкни меня с Лёшкой, ладно, чтобы солнце у меня в руке… – Женщина принимает позу, как все бесчисленные женщины на пляжах всего мира с оттопыренной в сторону закатного солнца ладошкой: – Ладно…

– Давай, Вер, по-быстрому, – голос из-за спины. – «Шофёр дальнобойщик». Не знаю почему, но так во мне звучит голос людей этой профессии.

Почти одновременно, справа, в меня вплывают две ноги: бледная сухопарая мужская и полная вялая, со следами целлюлита – женская.

Ещё шаг: он, в возрасте, седой, поджарый, в плавках и английском кепи с вытянутым вперёд козырьком; она – рыхлая крашенная шатенка с алыми губами в ярко жёлтом в красных разводах купальнике с аппликацией из объёмных крупных бутонов роз. Жесть. Ни хрена себе парочка… В воздухе резкий запах цветочного дезодоранта.

– Тань, я все ноги этой чёртовой ракушкой изрезал, как другие ходят, не пойму.

– Коль, сфоткай меня, чтобы у меня на ладони солнце, – в розах крутит головкой на толстой шее… вон как у той…

– Тань, отстань, а… Я говорю, ноги порезал, а ты «сфоткай». У меня и фотоаппарат в машине…

Я перевожу взгляд с одного на другого. Похоже, их набралось слишком много, этих людей. Я полон ими как авоська с картошкой, которую я приносил в детстве из жёлтого гастронома по Яблочкова:

– Мам, куда ставить-то…

– Отнеси на кухню, рыбка моя.

– Мам, я гулять…

– Иди, но как полотенце в окне вывешу, чтоб мигом домой, понял!

– Понял, – ору я, уже прыгая через ступени лестницы…

В сущности, я могу просто закрыть глаза или перевернуться на спину, и они исчезнут, эти люди, и снова останутся только крики чаек, шум ветра, шелест набегающих волн…
Но это будет неправильным решением.

Это значит, я верю, что они реально существуют помимо меня. Как и этот мой пляж, и мои чайки, и мой ветер, и моё море. Это не так. Родившиеся во мне миг назад, через мгновение, эти люди умрут для меня. Но, пройдя через меня, они оставят во мне свои жизни:

как круги на воде отброшенного кем-то камня;
как след от ножа в масле;
как отпечаток ноги на песке у кромки прибоя.

Возможно, их жизни истают во мне через миг, как белый шлейф от конденсата выхлопных газов за самолётом над моей головой.

Возможно, их жизни, как след от раны, останутся навсегда? И я стану другим.

Тут есть известный риск: трудно знать наперёд, чем всё закончится. Своего рода рулетка. Я как любитель ядовитой рыбы Фуко готов дать повару расписку в его невиновности, на случай моей внезапной смерти. Но игра стоит того.

Хотя с другой стороны – мне до всего этого пофиг.

Вот уже карапуз наполовину вывалился, слева, за мою ногу; и от дамы в гротескном купальнике осталась лишь часть щиколотки. Ещё шаг – только терпкий запах дезодоранта, но и его быстро сдует горячий степной ветер.

Но пока они мои, тогда:

*

«…Моя, в нелепом купальнике с аппликацией из бутонов, переживёт «свою половинку» в английской кепи на двенадцать лет, сломает шейку бедра, как происходит со всеми старухами, и закончит жизнь на кровати посреди комнаты в окружении уставших ждать родственников.
И когда утром её уже великовозрастная дочь, пусть эта, в белых шортах в клубнику, подойдёт к двери.
И, взявшись за синюю пластмассовую ручку, уже всё поймёт.
И, подождав для приличия, ну, минуты две, пока Смерть тихо сделает своё дело, резко дёрнет на себя белоё филёнчатое полотно двери.
И с избыточной задорностью выкрикнет в образовавшуюся щель:
– Мама, ну как ты, всё хорошо…
И, на цыпочках, подойдёт поближе и тревожно заглянет в этот приоткрытый рот, как в чёрный колодец, из которого ушла вода – «Глубоко блин, жуть…»
И, спохватившись, зарыдает и выдавит, сморкаясь в платок: «Пока, мамочка, до встречи…»
И, закрыв лицо руками, выйдет из комнаты, и прильнёт к Василию, по голосу дальнобойщик…
А этот, Василий, у которого обязательно под ветровым стеклом среди выцветших дешёвых иконок фото Сталина и манливых девиц в неглиже, стоит заботливо обрамлённая в пошлую розовую пластмассовую рамку фотография молодой женщины в белых шортах в крупную клубнику и, рядом, смешного головастого белобрысого мальчугана-бочки в алом спасательном жилете. Этот, Василий, погибнет через полгода на трассе М-10 Москва – Питер.
В аварии.
Зимой.
В гололёд.
Немудрено: трасса жуткая и его сорокотонник перевернётся где-нибудь под Вышним Волочком.
И загорится.
И тогда последнее, что он увидит, это уже начинающее тлеть, с бочков покрываясь коричневой корочкой, как тушка жирного гуся на вертеле, – фото. Фото мальчика-бочки и женщины на пляже в белых шортах в крупную клубнику; с рукой, на ладони которой кажется что лежит бардовое закатное солнце…
Фото коробится, и ему кажется, что молодая женщина на фото посылает ему воздушный поцелуй, а мальчуган в нелепом жилете счастливо смеется и дрыгает ручками и ножками: «Папусь, смотли, как я могу… и вот есё…»
Дальнобойщик прикладывает тлеющую руку к губам, мысленно посылает им прощальный поцелуй и вспыхивает, как бенгальский огонь.
Красиво.
Его хоронят в цинковом запаянном гробу.
Поминки: изрыдавшаяся вдова в скособоченном чёрном платке с синим, опухшим от слёз лицом, сидит перед пустой белой фаянсовой тарелкой; как сейчас парус, прыгающий за её спиной… спиной женщины в белых шортах в крупную клубнику…»

*

Красиво… Пока всё идёт, как надо…

Женщина в белых шортах в клубнику поворачивает ко мне голову:

– Мужчина, не подскажите который час?

У неё низкий голос с лёгкой хрипотцой. Это заводит, меня с детства заводят женщины с низким грудным голосом…

*

«Похоже, поэтому я и припёрся на эти дурацкие поминки с другом мужа вдовы: с Фёдором.
Фёдор знакомит нас.
Вера поднимает на меня уставшие от слёз глаза и говорит низким с лёгкой хрипотцой голосом:
– Присаживайтесь, Александр. Давайте не чокаясь, за помин.– И слишком долго смотрит на меня.
Я смотрю на неё.
Мы смотрим друг на друга.
Вера начинает рыдать и, тихо наклонившись, шепчет:
– Я так устала… зачем все эти люди вокруг… проводи меня, мне так одиноко…
Мы проходим в их бывшую с покойником Василием спальню.
Она измождено садится на пустую супружескую кровать… боже, какая пошлость…»

*

Всё-таки: зачем эта дура в шортах спросила меня про время? У неё же в руках был смартфон…

Но от этой пошлости у половины моих знакомых дам во втором браке подрастают прекрасные дети…

*

«…Я подхожу вплотную к Вере.
– Боже, как я устала, – говорит она и, рыдая, прижимает ко мне горячее зовущее лицо. Я встаю на колени и….
Мужской голос за дверью. (Похоже на голос отца погибшего дальнобойщика.)
– Верочка, третье подавать или ждём… Вера, что ты там в темноте-то возишься, а Петенька-то где…
– Идите же, Николай Никодимыч, я сейчас выйду…
Женский голос за дверью. (Похоже на голос матери погибшего дальнобойщика.)
– Николай, ну что ты к Вере пристал. Петенька вон торт на кухне ест.
– Наденька, она там с мужчиной чужим закрылась… что они там делают, а? Я нервничаю…
– Николай, а вдруг у них сладится… Конечно, Васеньку нашего жалко, но и Петеньку растить надо… ты об этом подумал? А дети быстро привыкают… А этот вроде и приличный…»

*

– Извините, я часы забыл дома.

– Я так и думала, – фыркает в шортах в клубнику…

Всё, не-ус-пел… Щиколотка в шортах с клубникой выскальзывает из моего мира, как
скользкий лещ, в детстве, из рук толстой продавщицы в рыбном, у кинотеатра Орёл:

*

«– Мальчик, что тебе.
Я рассматриваю за грязным мутным стеклом аквариума рыбного отдела живых огромных белуг, лещей и карпов. Рыбы подплывают к стеклу, тыркаются в него мордами, смотрят на меня и что-то говорят, жалобно, беззвучно разевая рот… Мне их жутко жалко, я начинаю рыдать – чей мальчик, товарищи, заберите ребёнка. Подбегает моя мать.
– Мамаша, Ваш мальчик? У меня вся торговля встанет.
Продавщица быстро выхватывает сачком карпа, ловко заворачивает в хрустящий крафт и бросает в судок на весах:
– Кило шестьсот, мужчина, в кассу рубь двадцать, следующий…»

*

– Николай, ну что ты на эту субтильную пялишься, там кроме этой безвкусной клубники и нет ничего. Вон и ребёнок у них какой-то больной. Дистрофик… Лучше б за фотиком сбегал, а то солнце вот-вот сядет, а?

– Вероника, – я же говорю, что ноги поранил. Ты хуже фурии.

Нет, похоже эта пара в возрасте и молодая семья незнакомы. Так, просто встретились на отдыхе – жили в соседних зелёных фанерных домиках турбазы «Ветерок». – Я слегка поворачиваю голову. – Вон она виднеется слева в конце пляжа, в пыльных пирамидальных тополях.

Тогда:

*

«Этот, Василий, по голосу дальнобойщик, просто уйдёт к другой, Веронике, старше его на десятку, жену этого Николая, с мышастой лодыжкой и в английском кепи.
Она, эта Вероника, работала буфетчицей в гараже, где Василий-дальнобойщик перекусывал после дальних рейсов: обычное дело с этими буфетчицами.
У неё ещё к крепкой тревожной груди был приколот маленький кружевной передничек, как у всех работниц общепита из семидесятых, но поизящней, и во взбитых в кокон волосах маленькая белая наколочка: Василия это заводило.
Дальнобойщики, несмотря на внешнюю грубость, очень тонкие, сентиментальные и нервические натуры.
Это факт.
Короче, втюрился дальнобой, и пошло-поехало…
А мой Мышастый продал с горя почку, женился на богатой китаянке, уехал в Поднебесную и доживает теперь в Пекине. Эта китаянка теперь зовёт его ВАСИЯ, а в минуты близости: СУКА САН ВАСИ Я.
И вот первая жена Дальнобоя, Девушка в Белых Шортах в Клубнику, она уже старуха, естественно, лежит на своей кровати со сломанной шейкой бедра, как у всех старух.
К двери её комнаты подходит обрюзгший, лысоватый в вытянутой майке. На нём нет оранжевого спасательного жилета, но его кривые бледные подагрические ноги так же смешно торчат из натянутых на толстый живот коротких пижамных штанов, что сомнений нет – это тот самый – белобрысый мальчик в спасжилете: доживает с мамашей под одной крышей с просратой судьбой – долбанный маменькин сынок.
Обычное дело у разведенок – этакая завуалированная месть мужикам: выбраковала всех его женщин и оставила при своей юбке.
Не удивлюсь, что у них мог быть и инцест…
Этот, бывший мальчик-бочка, он уже всё почуял, и стоит перед дверью минут пять (подольше чем та, в шортах с клубникой, а то один раз так ввалился и спугнул по дури…), выжидает, пока Эта с Косой закончит своё дело…
– Доброе утро, мамочка, – с наигранной бодростью говорит толстяк, подходит на цыпочках к кровати и со сладостным ужасом заглядывает в раскрытый чёрный рот, как в колодец, из которого ушла вода… – О блин… Глубоко-то как…
На цыпочках отойдёт, тихо прикроет за собой дверь, пройдёт на кухню, сядет на стул и, уставясь в телевизор с бодрой ведущей, закроет лицо руками и зарыдает».

*

Во мне нет цинизма или жестокости. Всё определяет воля случая, как в любой обычной жизни.

Возможно, было бы солнце повыше, а шорты у девушки ярко-зеленого цвета, и вошла бы она в кадр справа, то из-за моей спины откликнулся бы не Дальнобой, а молодой удачливый брокер Слепцов и, спохватившись, что они попали в такую долбаную дыру – Краснодар, Слепцов кричит этой, в шортах:

– Дорогая, мы загубим нашего мальчика, нашего Федю!

И вот, к вечеру они, через Ростов, транзитом, махнут в Коста-Рику, где Слепцов, обкурившись гашишем, с дуру перепутает «свою половинку» с молодой мулаткой Силией и укатит с ней на чёртовы Сейшелы. (Обычное дело.)

А Вероника, поскитавшись по миру с мальчиком-бочкой, осядет в каком-нибудь борделе Тайваня, подзаработает нелёгким ремеслом тысяч двадцать эйхуаней, перекупит бордель у старой усатой китаянки Цу Иль (или просто отправит её на тот свет передозом) и будет не задорого предлагать наших доверчивых легкомысленных девушек этим проклятым похотливым азиатам. А её маленького шалуна, того, мальчика-бочку, усыновит её очередной бойфренд ЛИ У ДЖИН, который потом и и станет первым китайским космонавтом.

*

Я, первый китайский космонавт Ли У Джин, лежу пятками к прибою на жёстком хрустящем ракушечнике пляжа.

Мои ноги согнуты в коленях.

Ракуша небольно покалывает спину через майку.

С моего ракурса, между ног, видны:

часть пляжа от обтёсанного волнами красного кирпича, слева;
до стеклянного шара-поплавка, выброшенной прибоем рыбацкой сети – справа;
равномерно набегающие на ракушу коричневые волны Азова;
кусок выгоревшего от жара неба белого следа, пролетевшего над головой самолёта с Ейского военного летного училища, до линии горизонта.

Это всё. Не так уж мало.

Внутри я пустой и гулкий, как выброшенная на пляж пятилитровка из-под питьевой воды, которую я подсунул себе под голову. Вой ветра, истеричные крики чаек, шум набегающих волн – это всё, что имеет сейчас для меня хоть какой-то смысл.

Неважно – много это или мало, – это всё, что у меня есть.

То, что было до этого – не имеет значения.

То, что будет после – мне безразлично.

Раскосыми глазами я наблюдаю, как через миг исчезнет, слева, последней, сухая мышастая лодыжка типа в английской кепи: всё. Никого. Только чайки, ветер, солнце и море.

Похоже, всё это стоит того, чтобы не двигать свои глупые затекшие коленки и немного потерпеть.

Станица Должанская (июль 2013 – август 2014)

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>